Одлян, или Воздух свободы - Страница 100

100

Я не знаю, что мне делать,
Дайте мне, друзья, совет.
Одноглазый, неспокойный
Появился здесь сосед.
Целый день он донимает
У кормушки дубака,
Если кто играет в шашки,
То он тычет под бока.
А Володя Матвиенко
Дал друзьям такой совет:
Зад намазать скипидаром,
Чтоб спокойней был сосед.

Камера засмеялась, а Глаз сказал:

– Намажь-ка мне скипидаром, так я по головам начну бегать.

Все согласились, и Дима пообещал заменить неудачную строчку.

Как-то Моторный написал стихи про бичей и дал прочитать Глазу. Глазу стихи понравились, он выучил и стал громко читать:

Над Тюменью утро наступает,
И мороз становится сильней,
С теплотрасс на промысел вылазят
Оборванных несколько бичей.
Главный бич остался в теплотрассе,
Он боится выйти на мороз,
Молодым бичам дает приказы,
Чтобы долю каждый ему нес.
Много здесь, в Тюмени, предприятий,
Где начальство радо всем бичам,
Нет условий для своих рабочих,
А бичами выполняют план.
Так, в тюменском мясокомбинате
На работу всех бичей берут
Без прописки и без документов
И расчет им сразу выдают.
Кроме денег, здесь бичам приволье,
Колбасы хоть вволю поедят
И еще берут мясопродукты,
Чтоб на водку просто променять.
Надо вам кончать, бичи, бродяжить,
На исходе ведь двадцатый век,
Приобщайтесь вы к нормальной жизни.
Как живет советский человек.

Зеки забалдели. Над бичами ловили «ха-ха». Сильнее всех бичей глотку драл БОН.

– Ты про себя напиши! Что ты про нас пишешь?

Бичи стали ненавидеть Глаза.

Лето в разгаре. В камере духотища. Зеки, как мореные, ходили полураздетые. Ни в шашки, ни в шахматы или домино играть не хотелось. Валялись на. шконках, обмахиваясь полотенцами или накидывали их, смоченные, на себя.

Особенно духота доставляла хлопоты тем, кому приносили сливочное масло. Они носились с ним, как с больным ребенком. Чтобы масло не испортилось, его обильно солили, клали в полиэтиленовый кулек, наливали из-под крана холодной воды (в трехэтажном корпусе к этому времени подвели в камеры воду и стали пользоваться туалетами), завязывали и клали между рам, стекла которых или были разбиты, или выставлены. Туда заглядывал ветерок. Воду на день меняли несколько раз.

Глаз от маеты освобожден: передач ему не носили, а отовариваться денег не было. Жил он на тюремной баланде, и лишь изредка его кто-нибудь угощал.

На прогулке Глаз не баловался, так как камеру могли раньше увести.

Глаз получил обвинительное заключение и расписался, что его следственное дело передали заводоуковскому народному суду. Он сразу попросил у дубака бумагу и ручку и написал три заявления: одно — в заводоуковский народный суд, второе — в областной, третье — в областную коллегию адвокатов. Во всех заявлениях он просил одно: «Назначьте мне тюменского защитника Фишера, чтоб только он защищал меня на суде». В конце заявлений Глаз написал: «Если не назначите тюменского защитника — на суд не пойду. Несите на руках».

Фишер — самый авторитетный и уважаемый защитник области. Он брал самые сложные дела. Имя его не сходило с уст заключенных. Денег для него состоятельные родственники подсудимых не жалели. Лишь бы помог.

Не всех обвиняемых Фишер брался защищать. Лишь тех, кто неплохо платил.

15

Глаза привели в комнату для допросов. За столом сидел лет сорока с небольшим черный, с узким разрезом глаз, в штатском, мужчина. Он предложил Глазу сесть.

– Я из областной коллегии адвокатов. Моя фамилия Кон. Буду у тебя защитником. Ты, я читал твое заявление, просишь Фишера. Ему некогда. Он взял несколько дел.

Глаз слышал о Коне. Кон был популярным защитником в Тюменской области и тоже, как Фишер, брал дела лишь тех, кто хорошо платил. Кон был кореец. В молодости, говорят, работал следователем.

– Я полистал твое дело. Ну и наворотил ты. В общем, я берусь тебя защищать.

Кон глядел маленькими, черными живыми глазами. Он ждал. Но Глаз молчал — что говорить? — денег-то у отца нет. Глаз взгляд с выжидательного лица защитника перевел на стол. На столе, сверху тощей папки покоились его холеные руки. На левой кисти — наколка. Прочитать невозможно. «По-корейски, видно, наколол», — подумал Глаз, но сказал:

– Я ходил в побег. Мне сто восемьдесят восьмую пришили. Но меня при побеге ранили, хотя я крикнул: «Не стрелять — бежит малолетка». А Колесова, начальника конвоя — он стрелял в меня, — не наказали.

– Ладно, — сказал Кон, вставая из-за стола. — Я плохо изучил твое дело. К суду подготовлюсь. Глаз был рад, его защитник — опытный ас.

У Глаза близился день рождения. Второй, как посадили. Первый прошел в Одляне. В тот день он в зоне не работал — именинников от работы освобождали, а сейчас он и так не работает. Надо как-то отметить.

Мужики предложили поставить бражку.

– Как раз ко дню рождения поспеет, — сказал, смеясь, пожилой мужчина. — Напьешься, будешь песни петь. Нам веселее.

– А как без дрожжей поставить? — серьезно спросил Глаз.

– Я знаю, — ответил мужчина-весельчак. — Давай кружку.

Мужчина раскрошил в кружку корку поджаренного хлеба, залил кипяченой водой, бросил щепоть, сахару, пошептал что-то под гогот камеры и подал кружку.

– К дню рождения бражка готовая будет. Правда, некрепкая.

На другой день Глаз посмотрел, в кружке бродило. Хлебные крошки поднимались вверх из мутной воды и снова уходили вниз.

Глаз от радости на всю камеру крикнул:

100