Одлян, или Воздух свободы - Страница 104

104

Новичок в камере — это свежий глоток воздуха. Новичок — это воля. Новичок, а если он по первой ходке да еще деревенский да смешной, — это «ха-ха» до колик в животе.

Морозов освободил проем, и в камеру бойко вошел старик. Он был в расстегнутом зимнем пальто, в руках держал шапку. Камера встретила его взрывом хохота. Глаз быстрее пули соскочил с нар и кинулся к деду.

– Дедуля, родной, здравствуй! За что тебя замели?

– Замели? — переспросил дед, шаря по камере бледными, выцветшими и плохо видящими глазами. — По сто восьмой я.

– По сто восьмой! За мокрое, значит, — тише сказал Глаз и попятился от старика.

– Ты не пугайся, внучок, я только по первой части.

– А—а-а, я-то думал, ты по второй.

Морозов закрыл дверь, но от нее не отошел, а стоял и слушал. Он любил пошутить и подобные сцены никогда не пропускал.

– Ты че, дедуля, старуху хотел замочить? — спросил Глаз.

– Не-е, молодуху. Старуху-то я давно похоронил. Царство ей небесное. — Старик снял пальто и расстелил на нарах.

– Дедуля, а тебя что, с Севера пригнали?

– Что ты?

– Да на дворе лето, а ты в зимнем пальто.

– Перин в каталажках еще не стелют. Лежать-то на нарах жестко.

– О—о, ты продуманный дед.

Дедуля, заулыбался.

– Та-к скажи, за что же тебя? — не унимался Глаз.

Дед сел на нары.

– Да соседку свою, Нюрку, из ружья пугнул.

– Вот это да, дед! Ты в камеру с собой ружье не принес?

– Не-е. — Дед засмеялся.

– Что же ты на Нюрку-то осерчал?

– Я на разъезде живу. У меня кроликов полно. Больше сотни. Летом они разбежались по лесу и шастали, как зайцы. А Нюрка с хахалем ловили их. Да хер с имя, не жалко мне их. Но они же мне и сто грамм никогда не нальют, даже если я и с похмелья. А тут я напился. Крепко. Смотрю — идет Нюрка. Я взял ружье да и на крыльцо. И трахнул перед ней в землю. А одна дробина, окаянная, в м… залетела.

Зеки от смеха затряслись на нарах, а Глаз сказал:

– Тебе еще одна статья будет.

– Какая?

– Сто семнадцатая.

В камере опять загоготали.

– Это что за статья? Я новый кодекс не знаю.

– Это, дедуля, из-на-си-ло-ва-ние.

Дед понял шутку и засмеялся.

– Дедуля, ты сказал, что новый кодекс не знаешь. А ты что, старый хорошо знал?

– Старый? Знал. Старый все знали.

– Ты в первый раз попал?

– В первый…— дед сделал паузу,— до войны.

В камере опять засмеялись.

– Охо! Ты сколько лет в тюрьме не был. Соскучился, наверное?

– Аха. Все спал и ее, родную, видел.

– Так, значит, ты еще до войны сидел.

– Сидел. И до той и до этой.

– До какой той?

– Да что с германцем была.

– А, четырнадцатого года. Вот это да! — воскликнул Глаз.— Неужто правда? А в каком году тебя в первый раз посадили?

– В девятьсот пятом.

– А сколько ты всего раз в тюрьме был?

– В тюрьме я три раза был. Да раз в Красной Армии.

– А с какого ты года?

– С тыща восемьсот восемьдесят девятого. Я взял обязательство до ста лет жить.

– В тюрьме, что ли?

– Почему в тюрьме? Я еще освобожусь. Поживу на свободе. Девок попорчу. Отмечу сто лет — и тогда на покой.

– Это что, дед, тебе в этом году восемьдесят было?

– Будет. В тюрьме буду праздновать. Я родился в октябре.

С приходом деда в камере стало веселее. Дед болтал не меньше Глаза. За свою жизнь он отсидел около пятнадцати лет, и тюрьма для него — дом родной.

– Дед,— спросил как-то Глаз,— а ты на войне воевал?

– Нет. Меня в тридцать седьмом посадили.

– Слушай, дедуля. Первый раз ты попал в тюрьму в девятьсот пятом, второй — в четырнадцатом, третий — в тридцать седьмом. Что же это получается? Перед войной ты в тюрьму садился, чтоб живым остаться?

– А ты как думал. В тюрьме я от мобилизации освобожден.— Дед засмеялся.

– Дедуля, а расскажи, как ты в Красной Армии воевал.

– Я у Буденного воевал.— Дед оживился.— Когда меня стали забирать, я взял с собой фотографию. Я на ней вместе с Буденным.

– Так что, фотография здесь, в КПЗ?

– Здесь.

Глаз метнулся к дверям. Постучал. Позвал начальника КПЗ. Пришел Морозов.

– Слушай, Валентин. Дед говорит, что воевал вместе с Буденным и у него с собой фотография есть. Правда это?

– Правда.

– Покажи фотографию.

– Да ну тебя.

Вся камера стала просить Морозова, и Валентин сдался. На фотографии и правда дед был сфотографирован с Буденным и красноармейцами.

– Мы с Буденным не только вместе воевали, но и по девкам ходили.

– С Буденным?!

– С Буденным.

– По девкам?

– По девкам. Я его старше был. Буденный-то меня моложе.

– Так слушай, дед. Тебе все же статью сто семнадцатую пришить надо. С Буденным ты вместе девок портил. Это что же, если возбудят против вас дело, Буденный будет твоим подельником? Это неплохо. Пиши явку с повинной. Так и так, с Буденным мы девок того. Тебе все равно за это срок не дадут. Буденного-то не тронут, и он тебя вообще отмажет. И ты на волю выйдешь.

В камеру кинули новичка. Толю Минского из Падуна. Он был старше Глаза.

Когда Глаза арестовали, Толя взял его брюки у матери, а деньги не отдал. Глаз знал об этом, и, увидев Толю, подумал: «Вот сейчас и сочтемся. Заберу я у него шляпу и свитер».

– Здорово, Толя, — сказал Глаз, слезая с нар и подходя к нему.

– Ян! Здесь! Здорово!

Они пожали руки.

– За что тебя?

– Да в столовую залез.

– В столовую, — Глаз засмеялся, — нашел куда залазить. Лучше б к директору спиртзавода или к директору совхоза залез, у них бы поживился. А то в столовую. Ну и что взял?

104