Одлян, или Воздух свободы - Страница 112

112

И Глаз решился.

Зеков принял конвой срочной службы, ошмонал и повез в тюменский областной суд.

Глаз удивился, как их вели. Ни разу его так не водили. Впереди шел конвоир, следом за ним — заключенный. За зеком опять конвоир. И конвойный замыкал цепочку. «Да, от них трудно намылиться», — подумал Глаз, входя в массивные двери областного суда.

Его закрыли в одиночную кабину рядом с залом заседаний. Волчок у кабины — открытый, и можно в него смотреть. В кабину напротив посадили молодого мужчину, одетого в лагерную робу. На груди у него Глаз успел заметить белую матерчатую полоску, пришитую к робе. На полоске черными буквами была написана фамилия — Снегирев. «Его привезли с двойки или с четверки, а может, с однерки. То ли такой же свидетель, как я, а если свидетель с воли, то, пока шло следствие, успел за что-то попасть, и его в лагерь отправили».

Глаз впервые в жизни переступил порог областного суда. Какой шикарный зал! Огромные светлые окна. Потолок от пола так высоко, что у Глаза захватило дух — как дворец! На потолке лепные украшения. Зал набит до отказа. Публика так ярко разодета, будто пришла не на суд, а в театр. Судят хозяйственных руководителей местной верхушки. Глаз, не торопясь, с достоинством прошел по залу, шныряя взглядом по лицам, стенам и потолку. Он остановился перед президиумом, а конвойный сел в первом ряду, чтобы не рисоваться перед публикой. Прямо перед Глазом сидели судьи и заседатели, слева — прокуроры — государственные обвинители, справа — защитники. Когда Глаза судили в первый раз, во всем зале было меньше людей, чем здесь, в президиуме.

Председательствующий на Глаза и не взглянул — свидетели ему порядком надоели, а Глаз проходил по делу в самом конце.

– Ваша фамилия, имя, отчество? — спросил судья.

Глаз отчеканил.

– Так, — судья мельком взглянул на Глаза, продолжая листать дело, — где проживаете? Где и кем работаете?

«Он что, не знает, что я с тюрьмы? Ладно!»

– Город Тюмень, — звонко, чтобы слышал весь зал, проговорил Глаз, — почтовый ящик ИЗ шестьдесят восемь дробь один, или, по-другому, тюрьма, камера номер одиннадцать. Я там, правда, не работаю — сижу.

В зале засмеялись. Глаз на публику сработал отлично. Это его воодушевило.

Судья поднял голову, поправил очки и сказал смущенно:

– А-а-а, вы из следственного изолятора, извините. Я забыл.

«Охо, судья передо мной извинился. Ниш-тяк!»

– Подойдите к столу и распишитесь за дачу ложных показаний. Согласно статье сто восемьдесят первой, за дачу ложных показаний вам могут дать до семи лет.

– До семи? — переспросил Глаз, взглянув удивленно на судью. Председательствующий был средних лет. Одет в черный костюм с белой рубашкой. Из окна на судью падали неяркие лучи осеннего солнца, и он немного щурился. Судья был симпатичный мужчина, с прямым носом и волосами, зачесанными назад. — Всегда эта статья до года была, а теперь что, до семи выросла?

– Да, это первая часть до года, а вторая за особо опасные преступления — до семи. Распишитесь.

– А что мне расписываться за эту часть, у меня и так срок восемь лет, а малолеткам больше десяти не дают, так что я могу расписаться только за первую часть. Если хотите, за первую — распишусь.

Громкий смех зала был приветствием Глазу. За десять дней суда публике надоели трепещущие свидетели и заискивающие ответы. В зале заперешептывались.

– А вы по какой статье осуждены?

– Не по статье, а по статьям. Первый раз, в прошлом году, меня судили по статье сто сорок четвертой, части второй, и дали три года. Второй раз, в этом году, по статье девяносто шестой, но она по амнистии отпала, потом по статье восемьдесят девятой, но меня оправдали, тогда суд повесил две другие: сто восемьдесят восьмую, часть первую, и сто сорок шестую, часть второю, пункты а, б, в. К трем годам добавили пять. Теперь — восемь. А вы говорите за ложные показания до семи расписаться. Если б она была до двух — мне же как раз до десяти двух не хватает, — я бы расписался.

Пока Глаз перечислял статьи, по залу шел затяжной вздох. Глаз публике нравился.

– Да вы распишитесь, такой порядок, за вторую часть, — голос судьи был дружелюбен.

«Хватит, надо расписаться», — подумал Глаз и громко сказал:

– За вторую так за вторую. Я распишусь. Только у меня почерк неважный. Он больше для первой части подходит. А что, и с плохим почерком можно за вторую часть расписаться?

– Можно, можно, расписывайтесь, — улыбался судья.

Под смех зала он нерешительно подошел к столу. Взял шариковую ручку, посмотрел на нее, подул, поводил шариком по стриженой голове, волосами как бы снимая с шарика соринки, и обернулся к залу:

– Хорэ балдеть, черти, а то в фамилии ошибку сделаю, скажут: «Расписывайся еще».

Зал покатился со смеху, а он расписался и встал на место.

– Так, свидетель, — начал председательствующий, — скажите, кого из подсудимых знаете?

Подсудимые сидели за низким деревянным барьером. На их лицах застыл испуг. На свободе они жили шикарно, а теперь ожидали срок. Зона их пугала. Все сидели, опустив голову. А управляющий трестом — Ипатов — заслонился ладонью от публики, будто от солнца. Из подсудимых Глаз знал двоих: заместителя начальника управления Козакова, которого учил, как подкупить следователя, прокурора и судью, и Костю Кобзева — Доктора. Но что он знает Козакова, Глаз решил суду не говорить — это к показаниям не относилось.

– Я знаю Константина Кобзева.

– Как вы с ним познакомились?

– Нас тюрьма познакомила. В камере вместе сидели.

112