Одлян, или Воздух свободы - Страница 118

118

– Город без деревни подохнет. Вы всех кошек и собак пожрете.

– Кошки будут ловить мышей, а собаки сторожить. Мы будем выращивать коров, свиней, кроликов, да все, что и в деревне, — сказал Рома Хуса (а на свободе — Хозяин Мыса) — ему за мокряк дали пятнадцать.

– А где вы корм возьмете? — возразил деревенский.

– Как где? Для свиней пищевых отходов хватит. Кролики зелень будут жрать — ее полно, коровам в черте города будем косить сено,— ответил Рома Хуса.

Камера разделилась. Деревенские говорили: город без деревни не проживет, городские, — а их было большинство, прижимали деревенских, криками затыкая глотки. Костя Кобзев был на стороне городских.

Пришел этап с Севера, и в камеру бросили новичков. Один из них по кличке Танкист. О нем Глаз да и вся тюрьма уже слыхали. Жил он в одном из северных районов Тюменской области и работал на лесоповале на гусеничном «ЭТС». Как-то после получки он напился пьяный, и его забрали в медвытрезвитель. Утром отпустили. Но зарплату, и притом приличную — около пятисот рублей,— менты ему не вернули. На его требование отдать деньги ответили: «У тебя с собой было около сорока рублей».

Работяга затаил злобу на ментов. Однажды, подвыпив после работы, он ехал на «ЭТС» в поселок. Впереди на мотоцикле с коляской пилили два милиционера. И он погнался за ними. Дорога была плохая, и он быстро догнал мотоцикл. Менты из мотоцикла выпрыгнули, и он, проехав по нему, понесся к райотделу. Около него стоял милицейский «ГАЗ-69», и он и его раздавил. Затем, дав газу, он залетел по крыльцу в здание милиции, вышиб двери и косяки, и «ЭТС» заглох. Когда Танкист из него вылезал, то дежурный ударил его кирпичом по голове, и он потерял сознание. Танкисту за такое преступление дали двенадцать лет, из них два года крытки. Он был молодой, лет около тридцати, симпатичный и до невозможности спокойный.

Открылась кормушка, и женский голос крикнул:

– Петров, подойди сюда!

Глаз подбежал к кормушке.

– К тебе на свидание приехала мать,— сказала женщина. Она всех заключенных водила на свидание. Глаз знал ее.— Но тебя сегодня забирают на этап. К этапникам тебя посадят после свидания. А сейчас вашу камеру поведут в баню. Ты побыстрей помойся, и я тебя из бани поведу на вахту.

Через несколько минут камера уже спускалась по витой лестнице. Глаз шел впереди заключенных, разговаривая с женщиной.

– Я быстро помоюсь. Вы можете сейчас на вахту и не ходить. Подождите меня. Я р-раз — и мы пойдем.

Когда шли мимо окон корпуса, Глаз решил крикнуть подельнику Роберту. Ему исполнилось восемнадцать лет, и он тоже сидел на втором этаже.

– Робка,— закричал Глаз, когда они проходили мимо окон,— меня забирают на этап!

– Давай, Глаз! — услышал он крик из окошка.

– И свиданка у меня сейчас,— добавил Глаз.

Когда Глаз отвел взгляд от окна, к нему подходил начальник режима майор Прудков.

– Петров, свидание, говоришь, у тебя. Я лишаю тебя свидания.

Глаз с работницей вахты стояли и смотрели на майора. Заключенные обошли их. И тут Глаз взмолился:

– Товарищ майор! Простите. Меня сегодня забирают на этап. Мать приехала — и ни с чем уедет. Ради Бога, я сегодня последний день в тюрьме, разрешите повидать старуху.

Женщина смотрела то на Глаза, то на майора. Свиданка теперь в его руках.

– Ладно,— сказал майор,— ведите его на свидание.

– Благодарю,— сказал Глаз, и они с женщиной пошли к бане. Заключенные уже раздевались, когда Глаз заскочил в баню. В считанные секунды он разделся и шмыгнул в резиденцию Сиплого.

– Меня сегодня забирают на этап. И плюс сейчас иду на свиданку,— сказал он Сиплому.

– Кто к тебе приехал? — спросил Сиплый.

– Мать. У меня все острижено и обрито. Я пошел мыться.

– Иди,— улыбаясь, сказал Сиплый и проводил Глаза взглядом.

Глаз вошел в комнату для свиданий. Туда же, с другой стороны, вошла мать. Они поздоровались. Сели на стулья. Их разделял только стол.

Мать стала рассказывать об отце. Он сильно болел. На днях его парализовало.

– Долго тебе еще сидеть, Коля,— сказала мать.— Шесть с лишним лет. Ох и долго.— Она опустила глаза, вот-вот и расплачется.

– Шесть с лишним лет — это по концу срока. Я же малолетка, могу и раньше освободиться. У нас есть одна треть, половинка. Мне, правда, идут две трети. Это надо отсидеть пять лет и четыре месяца. А что, буду в колонии себя хорошо вести — и освобожусь раньше.

– Будешь ли? — переспросила мать.

– Буду. Конечно буду. Это здесь, на тюрьме, я баловался. Так это потому, что здесь заняться нечем. А на зоне я исправлюсь.

Мать повеселела. Рассказала падунские новости.

– Я тебе передачу принесла. В сентябре я к тебе тоже приезжала на свидание и передачу привозила. Но ты, мне сказали, сидишь в карцере, и я уехала назад. Мне сказали, что ты что-то со шваброй сделал. Что, я не поняла. Сегодня я тебе, наверное, привезла больше пяти килограммов. Не пропустят больше-то?

Глаз взглянул на женщину и спросил:

– Если будет больше пяти килограммов, пропустите? Я последний день в тюрьме.

– Посмотрим,— ответила работница вахты.

Глаз еще немного поговорил с матерью, и свиданка закончилась раньше времени. Повидались, а о чем больше говорить?

Глаз, прощаясь с матерью, подумал, что Сеточка правильно ему нагадала: скорое возвращение домой через больную постель и казенный дом. Из Одляна он возвратился, правда, не домой, но в заводоуковское КПЗ. В челябинской тюрьме полежал в больничке. И ему добавили срок, то есть — казенный дом. Боже, а все же карты правду говорят.

118