Одлян, или Воздух свободы - Страница 14

А когда Коля шел на дело ночью, он наблюдал за кошками. Если кошки собрались и чинно сидят, он уверен, поблизости живой души нет. А если кот стремглав несся Коле навстречу, он тут же прятался: с той стороны, откуда кот рванул, человек шел.

Ян решил уехать в Волгоград и поступить в ПТУ. В Волгограде жила старшая сестра Татьяна с семьей. Но свидетельства за восьмой класс нет. С такими же неудачниками, как и он, с Робкой Майером и Геной Медведевым, он договорился выкрасть из школы чистые бланки свидетельств, поставить печать, заполнить и предъявить в ПТУ.

Разбив окно, они залезли в директорский кабинет, перевернули все вверх дном, но чистых бланков не нашли. Тогда они взяли в канцелярии свидетельства прошлогодних восьмиклассников.

Соскоблив лезвием бритвы фамилию и дату, Ян попросил знакомую девчонку, отличницу, которая заполняла в прошлом году эти бланки, своей рукой вписать его фамилию. Девчонка вписала, потому что Яна поддержал ее брат, а брат был в долгу перед Яном — Ян помог ему совершить одну кражу. Девчонке в благодарность Ян подарил ее украденное в школе свидетельство.

Но вскоре Яна милиция заграбастала: он оставил отпечаток левого указательного пальца в кабинете директора.

Начальник уголовного розыска, капитан Федор Исакович Бородин, колол Яна, но тот стоял на своем: «В кабинет директора школы я не лазил».

– Но как ты оставил отпечаток пальца, если в кабинет не лазил, — в сотый раз повторял Бородин, показывая заключение дактилоскопической экспертизы.

Два дня Ян раздумывал в КПЗ и сознался, рассчитывая, что у директора ничего не сперли. Про Робку и Генку Ян молчал, и его отпустили. «Интересно, — подумал он, выходя из милиции, — знают ли они о краже свидетельств? Если знают, поступать по ним учиться нельзя. Надо достать другие».

И Ян с Робертом и Геной пошли в соседнее село Старую Заимку и залезли в школу, но бланков не нашли. В память о посещении старозаимковской школы они прихватили три магнитофона и проигрыватель, и на берегу реки Ук спрятали их: тащить шестнадцать килограммов не захотели.

Родители Роберта Майера были немцы Поволжья, во время Великой Отечественной высланные в Сибирь. Немцев в Падуне и отделениях совхоза жило много. Они имели должности, и никто из них уезжать на родину, в Поволжье, не хотел.

Трудолюбивые, они построили себе великолепные хоромы и жили припеваючи. Усадьбы немцев отличались от всех остальных чистотой и порядком. Немцы между собой были очень дружны.

Еще в Падуне и отделениях совхоза жило много сибирских татар.

Надо привезти магнитофоны, и Ян вызвался достать лошадь.

В полдень он — у сельсовета. Около библиотеки стоят две каурые. Одна запряжена в телегу, другая — в таратайку. «Вот эту я возьму. На ней лихо можно скакать», — подумал Ян и расстегнул рубашку. «Кобыла», — заметил он. Лошадь взнуздана. «Ну, давай!» — приказал себе Ян. Он отвязал вожжи, прыгнул в таратайку и хлестанул кобылу по правому боку вожжами. Она с места хватила рысью. Ян снял рубашку и набросил на голову — чтоб не узнали. Сзади раздался пронзительный женский крик:

– Сто-о-о-ой!

Ян оглянулся. За ним, махая косынкой, бежала полноватая женщина.

– Беги-беги, — сказал себе Ян и хлестанул концами вожжей по крупу лошади. Та пошла махом.

Настроение у Яна упало. Хотелось угнать лошадь незамеченным.

Он промчался мимо магазина и за пекарней свернул вправо — в улицу Школьную. «Куда дальше? Не гнать же мимо дома». И он решил ехать на лягу. Дорога разбитая. Колеи. Кобыла перешла на рысь. «Ну и пусть. Погоня позади».

Прохожих навстречу не попадалось. «Отлично». Когда он пересекал Революционную, въезжая в улицу Новую, по большаку шли знакомые женщины. «Вот черт! А может, не узнали?»

– Пошла-а-а!

Каурая понеслась рысью, и Янкина загорелая спина исчезла за клубами пыли.

На ляге, в березняке, Ян оставил таратайку, а лошадь перевел через Ук и привязал возле старицы, заросшей тальником, березами и черемухой. В это место вела одна тропинка.

Он лесом пошел домой и переоделся. Надо показаться. Если узнали, возьмет участковый.

Только Ян появился у сельсовета, участковый вышел на улицу.

– Опять нахулиганил, — сказал Салахов.

«Все, пропало», — подумал Ян.

– Заявление на тебя лежит. Чего ночами горланите?

«Значит, не знает. Слава богу! О чем он несет?» — подумал Ян, но сказал:

– Какое заявление? Кто написал?

– Пошли, покажу.

Ян двинул в сельсовет. Салахов — следом.

Участковый запер дверь на ключ.

– Куда угнал лошадь? — твердо сказал Салахов, садясь за стол. — Говори.

– Каку лошадь? Вы че! — возмутился Ян.

– Подлец!

Салахов знал, что с Петровым бессмысленно разговаривать. Он снял трубку телефона, соединился с милицией и сказал:

– Петров у меня. Не сознается. Приезжайте.

Падунский участковый, лейтенант Салахов, в селе жил несколько лет. Был он мордастый круглолицый татарин лет сорока с родимым пятном во всю правую щеку.

Однажды в столовой пьяный мужик назвал его татарином, и тот обиделся на него:

– Получишь пятнадцать суток.

– За что, Николай Васильевич? — Возразил недоуменно мужик. — Назови меня русским, так я гордиться буду.

Николаю Васильевичу стало стыдно, и мужика — не тронул.

Ян — в кабинете начальника уголовного розыска, капитана Бородина. Стоит и переминается с ноги на ногу. Бородин — за столом. Голубые, чуть прищуренные глаза капитана живо бегают по Петрову. Ян выдерживает взгляд. Бородин закурил и сказал:

– Ну и наглый ты, Колька! — Помолчав, почти выкрикнул: — Хватит! Говори, где лошадь?