Одлян, или Воздух свободы - Страница 76

На третий день Глаза вызвали к Куму. Глаз зашел, поздоровался и сел на стул. Это был тот же Кум, у которого он прикинулся дураком, а в конце в припадке задергался.

На этот раз Кум находился в другом кабинете.

Он посмотрел на Глаза, вспомнил и сказал:

– Да, разыграл ты меня тогда. Я и вправду подумал, что у тебя не все дома, — Кум помолчал, с любопытством разглядывая Глаза, и продолжил: — Сейчас мы составим протокол. Как и при каких обстоятельствах ты оказался свидетелем преступления. — Кум протянул бланк. — За дачу ложных показаний — распишись.

Глаз расписался и обрисовал несуществующих мужчин, совершивших разбойное нападение на Герасимова. Чтобы не сбиться при частых допросах, Глаз описал их похожими на Робку, Генку и его самого — в основном цветом волос и ростом.

В камере он рассказал, куда его вызывали. В конце добавил, что дал Куму подписку за ложные показания.

И Дима сразу:

– А ты что, свидетелем по делу проходишь, раз дал подписку о даче ложных показаний.

Вот и влип Глаз, но сказал:

– Шьют мне сто сорок шестую. А я не совершал. Рассказал, что знал. Я, собственно, не участник и не свидетель. Пусть крутят, как хотят.

О своем деле Глаз не говорил. Да и никто о преступлении не болтает, особенно те, кто идет в несознанку. Вдруг в камере утка. Не дай бог.

Прошел месяц, как Глаза увезли с зоны. За это время он отдохнул от Одляна. В зоне Глазу казалось, что он разучился смеяться и смеяться больше не будет. Но за месяц он стал таким же, каким был на свободе, — все нипочем. От трубы — тюремного телефона — он почти не отходил.

Как-то вечером после отбоя Глаз подошел к трубе и постучал. Захотелось поболтать с земляком.

– Прекрати стучать! Кому говорят! Отбой! — Дубак несколько раз подходил к камере.

А Глаз как взбесился. Он назло дубаку взял валенок, приставил его к трубе будто кружку и кричал в него, вызывая камеры.

Надзиратель требовал прекратить безобразие, а Глаз вопил:

– Ты, дубак, дубина дубиноголовая! Ты что, не видишь, я кричу в валенок! А по валенку разве можно переговариваться? А? Чего зенки вылупил? Канай отсюда!

Явился корпусной, приземистой, с шишкой на скуле. Глаз помнил его по прошлому году.

– Выходи.

– Куда выходи?

– В коридор.

– Мне в камере неплохо, что я буду выходить.

– Уже сорок минут прошло после отбоя, а ты все стучишь по трубам. Выходи, тебе говорят.— Корпусной схватил Глаза за руку.

– Пошли.

– Никуда я не пойду.— Глаз вцепился другой рукой в шконку.

На лице корпусного покраснела шишка. Лицо побагровело. Он схватил Глаза за руку, что вцепилась в шконку, и рванул на себя. Глаз от шконки не оторвался. Корпусной выкрутил ему свободную руку за спину и подтянул ее к затылку. От резкой боли Глаз отпустил руку, и корпусной выволок его в коридор. Здесь он выкрутил ему за спину другую руку и теперь обе руки подтянул к затылку. Глаз согнулся и заорал. Корпусной толкнул его коленкой под зад, и Глаз засеменил по коридору. Он почти бежал, корпусной все поднимал ему руки, и Глаз орал от боли. Ему никто еще так руки не выкручивал.

Корпусной закрыл Глаза в боксик. Глаз провалялся на бетонном полу до утра. В боксике была невыносимая жарища.

Утром Глаза отвели к начальнику режима, и Глаз написал объяснительную, подписавшись: «К сему Петров». Про корпусного, который выкручивал ему руки, Глаз уже забыл. Дежурный отвел его в камеру.

– В карцер не посадили? — удивились в камере.

– Я ж говорил, на первый раз простят.

В камеру кинули новичка. Переступив порог, он остановился, держа под мышкой матрац. Поздоровался. Увидев свободное место на шконке, робко спросил:

– Кровать свободная?

– Свободная, — ответил Глаз.

По одному слову «кровать» Глаз понял, что человек в тюрьме — первый раз. Новичок был лет тридцати, черный, коренастый, с заросшим густой щетиной лицом. Видно, кавказец. На нем — светло-серое пальто с каракулевым воротником, на голове — ондатровая шапка. Когда снял пальто, оказался в темно-коричневом костюме. Под пиджаком — белая нейлоновая рубашка.

– Давайте знакомиться, — сказал он и отошел от вешалки, — меня зовут Чингиз Козаков.

Зеки молчали.

– Как мое имя, — нарушил тишину Глаз, — я и не помню. А кличка Глаз.

Остальные тоже назвали себя.

– Закуривай. — Глаз протянул пачку сигарет.

– Большое спасибо, я не курю.

Глаз надеялся отведать сигарет новичка. Каких-нибудь дорогих, с фильтром.

– И не пьете?

– Да, теперь и не пью.

– Почему? — удивился Глаз.

– В тюрьме не поят.

– А если б было, тяпнули бы?

– Выпил бы, — чуть подумав, ответил Чингиз, — с горя.

– Конечно, дубаки тебе и на донышке не оставят, сами выжрут. А вот мы, — Глаз махнул рукой на зеков, — можем угостить. Правда, не водкой. И не вином. У нас бражка есть. Толя, — обратился Глаз к парню, сидевшему за убийство, — зачерпни-ка там кружку.

Толя слез со шконки и подошел к трубам отопления. На них — несколько кружек. Взяв одну и стукнув дном о ладонь, спросил: — Тебе полную или половину?

– Да как хочешь.

– Полную если вмажешь, не скопытишься? Буянить не будешь?

– Да нет, с кружки я не опьянею.

– У нас бражка крепкая. На махорке настоянная. Как шибанет в б?шку, очумеешь, — проговорил Толя, держа в руках кружку.

– На махорке настоянная, — растягивая слова, повторил Чингиз, — нет, я такую не пью.

– А ты попробуй полкружечки, — вставил Глаз и стал часто затягиваться сигаретой.

Дым шел на Чингиза, и он, помахав перед собой рукой и разогнав дым, твердо сказал: